Ги де Мопассан: мон бель ами? Конечно, да!

«Днем и даже утром рано/ Мать читает Мопассана./ И в дому у нас бедлам:/ Ночью тоже Мопассан». Услышав это экспромтное четверостишие от своего ироничного и не жалующего литературу чада, я онемела от обиды. Онемение длилось недолго, и я погналась за чадом по квартире, потрясая увесистым томом Мопассана.

Онеметь мне было с чего. Никакого бедлама у меня в доме нет, обед сготовлен, вокруг порядок, палисадник полит, домашние, включая кошку, накормлены и пребывают в блаженном ничегонеделании. Дочь хохотала и увертывалась от меня. Я дала волю своей патетической речи. О, филиппики Цицерона бледнеют в сравнении с моей речью!

«Вы (имелось в виду поколение моей дочери) — ничего не знаете, знать не хотите, не читаете, а только критикуете всех и вся. Да знаешь ли ты…» — тут негодование мое достигло апогея, а перо, увы, за ним не поспевает. В общем, длинная моя речь свелась к тому, что с дочерью мы заключили мир (за трубку мира сошла чашка чая с пирогом) и прочитали вслух рассказ Мопассана «Ожерелье» — трогательную историю о нелепой расплате за миг счастья. Или за то, что кажется счастьем, что, в общем-то, одно и то же.

Дочь отправилась к своим урокам, а я еще долго размышляла о трагичной судьбе пикантного француза с пышными усами, великого писателя и глубоко несчастного человека, чье имя увековечилось в истории и анекдотах, бессмертного Bel Ami, Милого Друга. Да-да, Мопассан, смеясь, называл себя прозвищем героя своего же романа. «Жорж Дюруа — это я!» — восклицал он, пряча улыбку в усах. (Интересно, скольких же дам свели с ума его усы, если им он посвятил целую новеллу?)

Помню, в школе мы, семиклассники, открывали для себя Мопассана, шепотом передавали его имя друг другу, вместе с библиотечным зачитанным сборником новелл. Мы читали его при свете карманного фонарика под одеялом, замирая от ужаса, что вот войдут родители и начнется: «Ты только посмотри, что он (она) вместо учебников читает! Тоже мне, взрослым человеком стал (стала)!» и т. д., и т. п. К этому ужасу осторожно, но неумолимо примешивался другой. Тот самый, от которого сладко ныли коленки и который, наверно, был сродни ужасу библейского Адама, вкушающего запретный плод. Бедный, бедный, Анри-Рене — Альбер-Ги де Мопассан! Ему, с его невинным, ну, или полуневинным эротизмом, и не снились порнографические откровения в стиле знаменитых ныне «Пятидесяти оттенков серого» и бесконечных дамских романов.

Вскоре нашим подпольно-подпартно-пододеяльным чтениям пришел конец. Причем вполне приличный и достойный. Учительница по истории настоятельно рекомендовала нам читать новеллы Мопассана, как наиболее точно и художественно отражающие историю франко-прусской войны. Свершилось! И вот тут-то и произошло нечто странное.

Пышноусый, тонкоэротичный француз, одно имя которого ассоциировалось для нас с легкостью, даже легкомысленностью, многозначительными взглядами из-под шляпок, полуулыбками, полунамеками, духами, шелками, перчатками, в общем, всем тем, о чем говорят с томным придыханием: «Ах, Франция, ах, Париж, Париж!», преобразился в глубокого, вдумчивого писателя, человека сильного таланта и большого сердца. Вспомните его новеллы «Мадемуазель Фифи», «Старый Милон», «Вендетта», «Старуха Соваж» и, конечно, беспощадно-изумительную «Пышку» (я не плаксивый человек, но здесь слезы сами навертываются на глаза!) — и история войны, которую Мопассан прошел простым рядовым, оживет перед вами.

Солнечным писателем называл Мопассана Бабель, утверждая, что только в южных городах, напитанных солнцем и морем, могут появиться свои, отечественные Мопассаны.

Есть у Бабеля прекрасный легкий рассказ о том, как он помогал переводить одной знакомой даме рассказ Мопассана. Рассказ очарователен, а конец его неожиданно страшен. Конец рассказа Бабеля — подлинная биография Мопассана.

Ги де Мопассан родился 5 августа 1850 года в замке Миромениль около г. Дьеппа, а умер 6 июля 1893 года в Париже, не дожив месяца до своего 43-летия. «Ему дашь больше», — сказала моя дочь, глядя на его фотографию в Интернете. И это так. Блестящий новеллист, друг и по материнской линии родственник Флобера, человек, привыкший пить жизнь большими глотками, разносторонний и увлекающийся, Мопассан всю жизнь боролся с наследственным сифилисом мозга. От него же скончался и младший брат писателя, врач по профессии.

Гримаса судьбы — Мопассан с детства отличался прекрасным здоровьем, с тщательной брезгливостью оберегал свою личную жизнь от постороннего вмешательства, усиленно работал над своим физическим развитием и все же не убежал от страшного недуга. Пока люэс, подобно безжалостной соли, разъедал его мозг, он лихорадочно писал, за 11 лет творчества создав 6 романов и более 300 новелл, кратких и ярких как звезды.

В декабре 1891 года, за 2 года до смерти, нервные припадки довели его до попытки самоубийства. Он большим ножом проткнул себе горло. К счастью, его удалось спасти, но лишь физически. Приступы стали повторяться чаще, он почти не разговаривал. Его друзья-писатели, как-то попытались вызволить его сознание из темной бездны безумия. Надеясь, что вид любимой яхты вызовет в нем светлые воспоминания, они испросили разрешения у врачей лечебницы для душевнобольных и подвели к ней Мопассана, в смирительной рубашке, с заведенными назад руками. Тщетно… «Невозможно без боли было смотреть на этого сильного человека, — вспоминал Поль Бурже. — Что-то промелькнуло в глазах его при виде яхты, он попытался что-то сказать, но лишь слезы потекли по его лицу».

Двадцатидвухлетний юноша, ставший искрометным и литым Исааком Бабелем, оборвал свой рассказ жестко и горько:

«И я узнал в эту ночь от Эдуарда де Мениаль, что Мопассан родился в 1850 году от нормандского дворянина и Лауры де Пуатевен, двоюродной сестры Флобера. Двадцати пяти лет он испытал первое нападение наследственного сифилиса. Плодородие и веселье, заключенные в нем, сопротивлялись болезни. Вначале он страдал головными болями и припадками ипохондрии. Потом призрак слепоты стал перед ним. Зрение его слабело. В нем развилась мания подозрительности, нелюдимости и сутяжничество. Он боролся яростно, метался на яхте по Средиземному морю, бежал в Тунис, в Марокко, в Центральную Африку — и писал непрестанно. Достигнув славы, он перерезал себе на сороковом году жизни горло, истек кровью, но остался жив. Его заперли в сумасшедший дом. Он ползал там на четвереньках… Последняя надпись в его скорбном листе гласит: „Monsieur de Maupassant va s’animaliser“ („Господин Мопассан превратился в животное“). Он умер сорока двух лет. Мать пережила его. Я дочитал книгу до конца и встал с постели. Туман подошел к окну и скрыл вселенную. Сердце мое сжалось. Предвестие истины коснулось меня».

Солнечный писатель умер от прогрессивного паралича мозга. Болезнь и эмоциональная уязвимость ускорили его гибель. Но разве без эмоциональной уязвимости возможен настоящий писатель? Именно о глубине восприятия, душевной ранимости Мопассан писал, что «благодаря им слабейшее чувство превращается в эмоцию и, в зависимости от температуры ветра, от запаха земли и от яркости дневного освещения, вы чувствуете страдания, печаль или радость… Но если нервная система невосприимчива к боли, к экстазу, то она передает нам только будничные волнения и вульгарное довольство».

Могила Мопассана на кладбище Монпарнас убрана строго и просто. Белая ограда с цветами, две небольшие колонны в виде квадратной арки, на верхней части ее надпись: «Ги де Мопассан», над нею небольшой крест.

Скорее всего, я никогда не побываю в Париже. Франция для меня навсегда останется в песнях Эдит Пиаф, романах Дюма и Дрюона, пустом флакончике «Клима», чудом сохранившемся со времен моего детства, и новеллах Мопассана. И все же, если бы, произошло невероятное и я бы оказалась в Париже, то положила бы цветок не к могиле Мопассана на кладбище Монпарнас (хотя и туда тоже!), а к подножию его памятника в парке Монсо. К каменному башмачку кокетливой, вызывающей, страстной и бессмертной Героини всех его произведений. К башмачку Женщины.